Мурлов, или Преодоление отсутствия - Страница 112

112

– Это давление, мама. Давление воздуха прижимает дым к земле.

– Ну, по-научному, по-военному пусть будет давление, а по-нашему, по-простому – медведь лезет. Оно так понятней. Плохо только – мороз на нет изошел. В мороз-то и поцелуй жарче! Чего смотрите? Думаете, с ума сошла бабка? Может, у меня вторая молодость, – засмеялась она, – ой, господи, прости! Да будет, будет завтра мороз. Хватит на вас! Что-то перед вашим приездом воспоминания меня одолели. Шел бы ты, отец, в сени курить. Не порти воздух.

Отец вышел, накинув телогрейку.

– Эх, Наточка, не дело это – воспоминаниями жить. Мне просто другого ничего нет, а так… От воспоминаний от этих жизнь какая-то странная получается, как у мерина, как и не жизнь вообще, а одни соображения о ней. Ведь куда лучше: приспичит целоваться – целуйся, приспеет плакать – плачь. Хорошо, когда душа изливает себя, как ручей. Внутри как-то свежо становится. Ты, Ната, запомни мое слово, больше-то сказать некому, мамка у тебя занята очень: придет беда – пусть располагается, не гони ее до сроку, она сама знает свой срок. Сама уйдет и тебя оставит, даже и не вспомнишь о ней; а станешь перечить беде, да упаси, гнать ее начнешь, все равно что себе поперек жить станешь, и беда вернется, не одна, а с подмогой.

В сенях раздались голоса. Зашел отец с румяной полногрудой девушкой. На ней был платок, наброшенный поверх жилетки.

– Помнишь Варьку? – спросила бабушка. – Соседка наша.

Наташа смутно помнила Варю маленькой черноглазой девочкой с тощими косичками, а сейчас перед ней стояла русская красавица с косой и пронзительным взглядом темных глаз. У нее был приятный грудной голос, с завораживающим воркованием.

Варя позвала Наташу на улицу, где познакомила со своими подружками, ничем, в принципе, не отличавшимися от институтских подружек Наташи, разве что более рассудительными и более подготовленными к реальной жизни. Всем им было лет по семнадцать-двадцать, и все они, как сказала Варя, подоспели к замужеству.

– Завтра погадаем, чей срок на тот год выйдет, а второго у меня день рождения – там уж потешимся, – сказала Варя. – Такие вечерки задам, с пирогами, чаем, танцами, песнями. Такого, Наталья, в городе не увидишь даже во сне. А заодно над парнями покобенимся. Ох, отыграюсь кой на ком! Спились вконец от безделья. Хорошо бы на них спячку наслать на всю зиму. Бесполезный народ! А ты тоже черненькая, – сказала она, проводив Наталью до крыльца, – значит, счастливая будешь.

Перед сном бабка долго рассказывала внучке, какие раньше бывали гадания, когда не хи-хи, а самый настоящий черт мог прийти и задушить чересчур рисковую девушку. А сейчас что – церкви нет, и черти куда-то подевались. Раньше-то и слово «черт» боялись вслух произнести, а уж ежели какое богохульное слово – избави, господи! Сейчас распоясались, хулят друг друга, матятся…

– Ты завтра непременно Васильевский огарок загодя вечером приготовь. Лучинку обожги в печке на угольках и с собой прихвати. Как гадать начнете, обязательно этим огарком около себя круг очертите против солнца, а после гаданий – в другую сторону, по солнцу, расчертите по тому же самому кругу.

– А чего же страшного было? – спросила Наташа.

– У, чего! Много чего было страшного. Взять хотя бы гадание в бане. В банное окошко девушка вставляет свой зад и ждет, погладит ее кто-нибудь сзади или нет. Голой рукой погладит – будет жених, но бедный, мохнашкой погладит – будет богатей. Хуже, если только ветром одним обдаст – вековухой ходить.

– А если зад в окошко не влезет?

– А такой и гадать не надо – таких купцы любили, сразу безо всяких гаданиев на них женились. Если же какая проваливалась в окошко – мала, значит, рано еще ей гадать, подрастет нехай.

– Ну, и как, гладили кого-нибудь?

– А как же ты думала? Все, кто замуж вышли, – всех гладили. Еще как!

– И что, все гадания сбывались?

– Ну, как тебе сказать. Это смотря с какой душой гадать будешь: с открытой – сбудется, захлопнешься – все наперекосяк пойдет. Ты, Ната, вот что: завтра с девками-то иди, они пусть гадают, они черт-те на чем только гадать не будут – и на перекрестке дорог, и во дворе, и в подполе, и в прихожей, и в спальне, и с подушками, и с башмаком, и с билетиками, и с зеркальцем, и со стаканом, и с иглой и ниткой – с ними не соскучишься. Жадные они все до всего. Им одного мало. А ты на одном погадай. На всем нельзя гадать. Бесполезно. Да и вредно может быть. Кишки еще завернет. Возле крыльца поленица, ты из нее любое полено, не глядя, возьми, а лучше выдерни. И мне принеси. Я тебе по нему все расскажу, что тебя ждет. Хоть и грех это – наперед жизнь знать, да возьму грех на свою душу еще один. Все одно скоро каяться во всех грехах сразу придется. Мне по полену вся жизнь сложилась.

– Прямо как «Буратино», бабушка.

– Не знаю такого. Не наш, чай?

На другой день вечером Наталья приготовила Васильевский огарок, а ночью девки пошли за село, на перекресток. Варя взяла огарок, очертила им круг и, стоя на какой-то тряпке, быстро-быстро проговорила:

– Полю-полю белый снег, выйди в поле человек, за батюшкину хлеб-соль, за матушкино здоровье, где мой суженый-ряженый – там мне и почудься: али голос заговори, али песню запой; быть в чужой стороне – колокольцы загреми, самолет пролети, али машина проурчи, али конь заржи, аль собачка залай; быть мне без дому, без крову – звездочка упади али зорька полыхни; а быть мне умереть – заруби, затеши.

Тишина вокруг была страшная. Девчата не дышали, слушали. Но ничего не было слышно, не объявился никому жених, никому не грозила чужая сторона, никому не строгала судьба еще гроб.

112