Мурлов, или Преодоление отсутствия - Страница 203

203

– А где тут у вас поместья? – спросил Боб.

– Поместья?

– Да, землевладения, где можно с утра до вечера стоять воронкой вверх, пока в ней не распустятся почки, а птицы не совьют гнезд, и заниматься ботаникой.

– А-а. Дачи, что ль? Это вон туда, как раз будем проходить мимо. Любимейшее место отдыха наших трудящихся. Да и к столу довесок весомый. Конечно, прореживать надо чаще грядки, а то свекла с морковкой получаются совсем никакие.

Как дети в многодетной семье на квадрате полезной площади – такие же квадратные, плоские и бледные. И очень-очень полезные обществу!

– Человеку нужны цветы и зеленые лужайки, а он сеет чертополох и сажает картошку. И каждый сеет причины, а следствия пожинают все. Когда человек отворачивается от сияющей вечности и погружается в сиюминутные радости плотского свойства, тогда он теряет силу духа, становится слабым – и силы черпает только в земле, отрываясь тем самым все более от неба, – изрек Рассказчик.

– Вычитал где? – спросил Дурила.

– Нет, просто ты наступил, не заметив, на золотого шмеля и раздавил его. Был шмель – и нет его.

Местность не была такой ровной, какой казалась издали. Миновав чудовищный бетонный микрорайон, в котором – даю голову на отсечение – не было не то что ни одного рыцаря, но даже ни одного эсквайра, мы чуть заметной тропкой цугом осилили заросший деревьями подъем.

И странно мне было, странно, Рассказчик, как это после золотого и серебряного веков русской поэзии мы вдруг все разом очутились в этом каменном веке русской прозы.

Это был край городского парка отдыха, где-то справа невнятно бормотал репродуктор. Затем мы прошли мимо земледельческого рая, где картина везде в мире одна и та же, за исключением пустяков – в Древнем Риме работали рабы, а в современном Риме – свободные граждане, а на Руси – почему-то наоборот. Спустились по узкой крутой улочке, с обеих сторон которой карабкались вверх двух-трехэтажные домишки, сараюшки, постройки, голубятни, фруктовые деревья и орешник. Улочка расширилась и полого перешла в бетонную дорогу с двумя рядами многоэтажных, безликих, но более ухоженных и кирпичных домов. Мы опять приближались к воде. Это чувствовалось по воздуху.

Прошли мимо скромной вывески, возле которой Боб уронил слюну: «Нарком земледелия, представитель Венгрии в Галерах господин Гамбургер».

– Сволочь! – сказал Боб. – С такой фамилией земледелием заниматься!

Теперь пришла очередь Рассказчику удивлять нас рассуждениями о теле.

– Да, конечно, Борода прав, когда остроумно назвал наши рассуждения с тобой, Боб, о трех или пяти цветах китайскими. Меня проблема цвета, так же, как сосуда и огня, особо никогда не занимала, потому что женщина для меня всегда была сосудом, в котором пустота наполнена огнем. При чем тут цвет, когда жжет огонь? Это все равно, как древние статуи сейчас начать красить в те цвета, которые были у них бог знает когда.

– Рассказчик, ты под колпаком, – сказал я. Я давно понял, кто он.

Так и есть, за поворотом засветлело озеро. Воздух не обманул. Видимо, только стихии и не обманывают. Если, конечно, не хотят наказать, как в каком-нибудь мифе. Когда до набережной оставалось метров двести, Дурила свернул налево и повел нас к огромному овальному трехэтажному дому. Было в облике дома что-то такое, что заставляло внутренне подобраться. Даже странно, обычно так действуют на психику углы и колонны, да некоторые брадобреи, у которых глаза острее бритв.

Глава 55. Nihil humani

«Магистрат вечно вольного города Галеры» – было написано справа и слева от парадного подъезда на семи языках, включая арабскую вязь и китайские иероглифы.

– а эта абракадабра занимала фронтон над входом.

– Дурила, это ваш язык?

– Это язык символов, Боб. Наш язык. Хочешь понять нас, учи язык. Иначе бесполезно что-либо тебе объяснять.

– Видно, помру неучем, – вздохнул Боб. – Мне всегда с трудом давались языки. Скользкие они.

– Рассказывай… А заливные говяжьи языки, широкие, как заливные, они же пойменные, луга, а павлиньи языки под острым маринадом «Херейро»? – Рассказчик облизнулся и остро, как маринад «Херейро», посмотрел на Боба. Тот обмяк от воспоминаний.

– Смотри, а то есть курсы языка символов. Здесь я оставляю вас одних, господа «херейры», – сказал Дурила. – Прямо, потом налево. Там вас ждут. И пойменные луга и еще многое.

– Как тебя звать-то, друг? – спросил Боб, но мужичок, ничего не ответив, покачал головой, повернулся и быстро ушел.

Перед входом сидело должностное лицо в ливрее. «Должностное лицо» – называется так потому, что по его лицу сразу видно, что оно должностное. Это как твердый сорт сыра – сразу видно, что он твердый. К твердым сырам относится, например, сыр «Советский». Его до сих пор не переименовали в сыр «Российский», наверное, оттого, что сыр «Российский» уже есть, а «Буржуазного» пока нет. Кстати, не обращали внимания на словосочетание «сухой сыр»? Не правда ли, странно: сухой сыр. Сочетание не сочетаемого. А ведь в этом сочетании и весь цимус. Так вот, оно (должностное лицо) внимательно посмотрело на нас круглыми, как дырочки в сыре, глазками и, ничего не сказав, нажало на кнопочку и пропустило нас в здание. Вертушка в проходе завертелась и пропустила нас в просторный вестибюль без какой-либо мебели, без плакатов, надписей и ковровых дорожек. Было такое ощущение, что нам сейчас предложат раздеться. Впрочем, в туннеле мы это уже проходили. Мы пошли налево, как говорил Дурила, и уткнулись в зарешеченное окошко «Бюро пропусков». Слава богу, надпись на человеческом языке. В окошке торчала табличка «Перерыв». Стандартная ситуация: всегда приходишь к концу или, в лучшем случае, к перерыву.

203