Мурлов, или Преодоление отсутствия - Страница 242

242

– Конечно, бери, – сказал киоскер. – Заходи как-нибудь. Вместе легче ждать.

«Чего ждать, – подумал я, – светлого будущего? Так это оно ждет нас. Странный человек».

– Хорошо, зайду.

С ворами было покончено. Люди нехотя разбрелись, ища себе других развлечений. Им, конечно же, было бы интереснее наблюдать с утра до вечера, как кончают с ворами, но тогда на ночь глядя было бы труднее найти еще какое-нибудь развлечение для души.

Я пробирался среди наскоро сколоченных лавок, будок, сдвинутых рядами бочек, ящиков, сундуков, широких и узких подвод, с которых торговали солью, вином, мясом, овощами, горшками и прочей кухонной утварью. Цыганки продавали сигареты и губную помаду, доставая их из-за необъятной пазухи, гадали по углам денежным простофилям, шептались о чем-то со стражниками. В тесном кружке на земле дрались тощие петухи. За столом тягались в силе на руках. В телеге, укрывшись рогожей, елозила парочка, а под телегой сладко спала старуха. Ей, наверное, снилась любовь. А может, пончик. Жизнь шла своим чередом.

Куда-то запропастились мои спутники, или я сам оторвался от них? У меня, от обилия лиц и мыслей, еще сильней закружилась голова. Как проблески солнца сквозь густую листву, вспомнил вдруг Кавказ, Ахилла, Сонику…

Мне навстречу попадались люди, которые, судя по всему, узнавали меня и приветствовали. Я спрашивал у каждого:

– Кто ты?

Они на миг огорчались, потом лица их прояснялись и они вслух объясняли сами себе причину моей забывчивости:

– Да, ведь целая жизнь прошла.

– А какой сегодня день? – спрашивал я у всех.

– День? – спрашивали они. – Время так бежит. И не поймешь куда – вперед, назад?.. Какой день? Зачем нам день? Зачем нам время? Что его – солить? Нам бы узнать, какой сейчас век. Да и то не к спеху. Ты вспомни: мы убивали время день за днем, пока оно не убило нас.

– Я что-то не понимаю вас.

– А зачем вообще что-то понимать? Разве недостаточно просто быть?

– Смотря кем.

– Опять двадцать пять. Зачем быть кем-то? Будь самим собой. Никем.

– Думаете, я знаю себя? Я знаю, что мне надо попасть в шестой зал. Вот он, передо мной.

– Ты заблуждаешься. Это не шестой зал. Шестого зала нет в природе, как в Англии нет тринадцатого номера дома.

– Зато он есть во Франции. Нет, ребята, вы меня не путайте. Нет шестого зала в природе, но он есть в моем уме. А я еще, слава богу, пока в своем уме. В «Камере находок» я его не видел.

Мимо меня, осторожно ступая босыми ногами, прошла хорошенькая девушка в длинной ночной рубашке. Она с беспокойством озиралась по сторонам черными глазами, на длинной шее билась жилка. Она задержала на мне взгляд и, коснувшись меня рукой, молча прошла мимо.

– Кто это? – спросил я у слепого, оказавшегося рядом.

– Ты не знаешь ее? – спросил он. – Это Наталья из Сургута.

– Что она делает тут?

– То же, что и ты. Смотрит по сторонам.

– Она испугалась чего-то? Куда она бежит?

– Куда и все, – сказал слепой. – Не видишь, что ли?

– Не путай Рыцаря, – поправил слепого зрячий. – Она без очереди зашла сюда. Ей теперь далеко возвращаться. Успеть бы.

– Успеет, – заверил слепой.

– До чего успеет? – спросил я.

– Как до чего? До третьих петухов.

– Что-то я хотел ей сказать… – пробормотал я.

– Как прикажешь, Рыцарь. Рыцарю – Наталью из Сургута!

Несколько темных фигур бросились догонять ее.

– Вы не так поняли меня, – сказал я.

– Да, мы поняли этак, – согласились они. – Этак и делаем.

Фигуры вернулись.

– Ну, и где она? Разгильдяи.

– Она исчезла, сеньор. Сударь.

– Товарищ. Я вспомнил – я кореец из Северного Вьетнама, товарищ Го.

– Она исчезла, товарищ Го-сударь. Превратилась в сову. А может, в ворону. Ты не разобрал? – спросил один другого.

– Жаль. Они все исчезают из моей жизни. И эта, как ее. И другая. И еще кто-то был… А эту, говорите, Еленой зовут?

– Натальей. Из Сургута.

– А-а… Значит, Троя в Сургуте. Вон оно что… Ошибся Шлиман.

– Зачем трое? Одна всего – Наталья.

«Наталья? Что они мелют! Она же летит сейчас где-нибудь в вышине…»

В фонарях догорал жир. Они чадили и гасли. Сгущалась темнота. Возросло беспокойное оживление. Как за минуту до премьеры: вот-вот разойдется занавес и на полутемной сцене явятся актеры. Что представят они нам? Что будут представлять собой? Кого и зачем? Внезапно вспыхнули с двух сторон прожектора. Люди загалдели, завертели шеями. Прожектора чертили потолок и стены, как будто искали в воздухе врага. Как при вспышке молнии, из темноты возникли одухотворенные лица, белые и почти прекрасные.

Рядом со мной, в темно-желтом кимоно и высокой шапке, со свитком в руке стоял изможденный человек, похожий на Николая Островского, только с восточным разрезом глаз.

– Стократ благороднее тот, кто не скажет при блеске молнии: «Вот она, наша жизнь», – продекламировал он и представился: – Басе.

– Акутагава, – сказал я.

Басе встал на колени, положил прямо перед собой руки ладонями вниз и смиренно попросил у меня прощения за некоторые свои стихи:

– Они так грубы и многословны в сравнении с вашей «Странной историей», Акутагава-сэнсей.

– Ну что вы, что вы, маэстро, – сказал я. – Дорогою тьмы, исходящей из сердца, слепые идут. Что это я? Это же не ваши. Сыграем-ка лучше в «го». Эй, вы там! Дайте-ка сюда доску и фишки! 361 – не правда ли, в этом числе есть какая-то магия?

– Да, – согласился Басе, – это число дней в солнечном году без числа времен года; змея, заглотившая свой хвост и выплюнувшая четыре зуба мудрости; это трехголовый шестикрылый однохвостый дракон.

242