Мурлов, или Преодоление отсутствия - Страница 64

– Вот они, – актриса подала очки.

Такого в оперетте еще не было. «Пьян», – решила она.

– Благодарю, о, благодарю! – взревел Саня и припал губами к ее руке.

– О! – воскликнула актриса и попыталась высвободить руку. Не тут-то было. Мужчина не отпускал ее и, задрав взлохмаченную голову, другой рукой совал ей розы в лицо, как в вазу, что было несколько смело с его стороны.

Тут Саня понес такую дичь и солянку из опереточного репертуара, что актриса убедилась окончательно, что перед ней сумасшедший. Когда он стал выкрикивать стихи, она подумала: «Нет, алкоголик», – и решила уже попереть его от себя, но сказала совсем не то, что собиралась:

– Послушайте! Я раздета!

На что мужчина воскликнул:

– Сударыня! Это кокетство! Безумие прятать от глаз ваш божественный стан, ваши плечи и спину!

«Нет, это какой-то кошмар! – подумала сударыня. – Сейчас на его рев сбежится полтеатра!» Но тут на Саню снизошло озарение, и он воскликнул:

– О, роскошная! Хотите, я покажу вам тот эпизод, где вы так пленительно хороши?! – и, не дожидаясь соизволения, он в своей обычной манере приступил к вольной интерпретации эпизода признания графа в любви.

Ну не-ет, это уж слишком, это переходит всякие границы!

– Послушайте!.. Молодой человек!.. Какого, собственно, черта вам здесь надо? – она поймала себя на том, что хочет говорить строго и – не может, так как из нее буквально рвется наружу полусмех-полурыдание.

Но куда там! Саня токовал, как глухарь. И стоило ей вслушаться и вникнуть в суть происходящего – после первых же слов графа и ответных ее, после первых телодвижений и пояснений, после того, как он взревел арией, – она упала в кресло и забила ногами, и хохотала без умолку. Закончил же представление, к полному своему успеху, Саня канканом. Когда он и она пришли в себя – он мокрый от пота, она от слез, – в дверях артистической они увидели полтеатра, сбежавшегося на дикие крики и хохот. Впереди стоял режиссер-постановщик, радостный, как ребенок.

– Это же находка! – вскричал режиссер. – Находка для нашего капустника. И не надо никакого сценария – просить опять Бразильского – легче удавиться! Голубчик, вы же находка! Вы же, черт знает что такое! Завтра, завтра, ровно в пять вечера жду вас у себя – вам покажут, где. Ольга Ивановна! Покажите, пожалуйста!.. Потом.

И он, обняв коллег, дружески вытолкал их из артистической, подмигнул на прощание Сане и Ольге Ивановне. Через секунду он заглянул в дверь и, подняв кверху большой палец, заявил:

– Во! В пять часов. Ну, Ольга, скрывала.

– Вы кто? – спросила актриса, когда успокоилась совершенно, правда, призвав на помощь все свое умение расслабляться после спектакля.

– Сударыня…

– Ой, не надо, я серьезно – кто вы?

Саня, уже не крича и не восторгаясь, спокойно и разумно, даже чуть печально, рассказал ей, кто он, что он, откуда, как и почему оказался здесь, только здесь, и ни в каком другом месте.

– Нет, это замечательно! – раза три по ходу его рассказа говорила Ольга Ивановна, причем в последний раз почти шепотом, уже самой себе. Это действительно было замечательно: взъерошенный студент в дурацком костюме, со сбившимся набок галстуком и горящими глазами, без роду и племени, без слуха и голоса, без малейшего понятия, как надо ухаживать за дамой, без гроша в кармане – почти покорил ее слету, одним своим неистовым канканом. «Это какой-то тайфун, – решила она. – Цезарь!»

– Ну что ж, мой милый Цезарь, признаться, меня несколько притомили опереточные страсти, я слегка проголодалась, и меня томит жажда. У меня тут найдется шампанское и эклеры. Чудесно, тут и ананас! Будьте так любезны, – она протянула ему бутылку шампанского и ананас. – Нож вон там.

Говорят, это была безумная страсть. Ладно бы односторонняя безумная страсть – и не такие, как Саня, сгорали в ее пламени, не найдя ответа своим чувствам и без всякой взаимности. Актриса – Она! – три недели провела в любовной горячке. Никогда еще она не была так хороша на сцене и в жизни. Театральное руководство уже озабоченно чесало макушку, теряясь в причинах происходящего и прогнозах, но тут Ольга Ивановна, решив разом покончить с этим странным своим увлечением, так не похожим ни на что, прогнала Саню, слегла и пять дней лежала в страшной слабости – ничего не ела и глядела в потолок отрешенным взглядом. Были заменены два спектакля, так как дублерша тоже болела, и помреж приезжал в общагу за Саней Баландиным. Саню не нашли, он куда-то провалился.

А на первоапрельском капустнике, за два дня до разрыва, Саня таки выступил, без всяких репетиций, на одном своем вдохновении и энтузиазме, сразив наповал и скептиков и поклонников оперетты, рассмешив даже зам. министра культуры, которого за глаза звали Царевной Несмеяной, и приведя самого Бразильского в жуткий транс.

– Откуда этот гусар? – допытывался у постановщика капустника конкурирующий режиссер. – Из Одессы? Из Новосибирска? Это же генерал куража!

А народная, слегка стареющая, артистка негромко, но так, чтобы слышала Ольга Ивановна и еще кое-кто, сказала:

– Шут гороховый!

Саня не сдал два экзамена. Переэкзаменовку перенесли на осень, но он сдавать не стал, забрал документы и исчез, то ли в Рязани, то ли в Калуге.

Мурлов тогда пробовал уговорить Саню остаться в Москве рассуждениями типа «еще не вечер, все еще впереди, ты посмотри, сколько женщин вокруг» и прочими банальностями. У Александра Баландина всем этим утехам и надеждам не было места в душе, а музыка его небесных сфер была чиста и переливчата, и до нее не долетали житейские рассуждения, похожие на воробьев, – им просто не хватало на это сил. Исчез он, исчез. Куда?