Мурлов, или Преодоление отсутствия - Страница 233

233

– Ах, сколько пропало всего! Сколько пропало! Мне абзу, лечо мне, а вам – хрен! Хрен вам всем!

– Не убивайся так, Вася! Смотри, зато сколько воды! – утешала его русалка в красном бюстгальтере и резиновой шапочке с надписью «Галина-афалина». Она сидела в бочке с водой и с наслаждением то опускалась в воду с головой, то с шумом выныривала из нее. Погружаясь, она говорила – оп! – а выныривая – ха-а-а…

Из закуски на столах, кроме хлеба, лука и соли, ничего не было. Боб сгреб несколько кусков хлеба и головок лука, раздал нам.

– Хочу выпить, но видит бог – не могу, – сказал он, брезгливо морщась.

Возле стены лежала женщина с задранной юбкой и храпела во сне, как мужик, снимая своей скрытой камерой окружающую обстановку. Боб сплюнул.

– Рассказчик, что там написал по этому поводу Иван Сергеевич Тургенев?

– Что написал Тургенев? «…Ласточки несутся без крика одна за другой по земле, и печально становится на душе от их безмолвного полета» – написал Тургенев.

– Спасибо, дорогой. Вспомнил. Мы же его проходили.

– Когда я слышу «проходили», – сказал Рассказчик, – я почему-то вспоминаю наши войска в сорок втором году, когда они, отступая, проходили донской и кубанской степью, а вслед им смотрели бабы.

Со скамьи встала женщина и, пошатываясь и кривя рот в улыбке, подошла к нам.

– Ребя-а-та, – охрипшим голосом сказала она. – Вы? Откуда? Живые?

Спутанные волосы падали ей на грязное, с кровоподтеком под глазом, лицо. Рот судорожно дергался, пытаясь улыбнуться, а глаза застыли, как у слепого.

– Сестра! – ахнул Борода. – Тю на тебя! – он обнял ее и прослезился.

Из-за стола выбрался пьяный мужик с волосатой грудью и, подойдя к Бороде, сгреб в кулак его рубашку.

– Ну, ты чего, гад, не видишь, чья баба!

Борода посмотрел на руку мужика, скомкавшую ему рубашку, и спокойно ответил всклокоченной голове:

– А ты что, не видишь, козел, что это у меня единственная парадная форма одежды? – и так шваркнул мужика, что тот кулем рухнул под стол, выдрав на прощание из парадной рубашки Бороды изрядный кусок, а заодно прихватив клок волос из его бороды.

Из-за стола попытались подняться дружки мужика, но я легонько стукнул самому резвому по шее и надолго освободил его от морального долга помощи, а заодно и от лишних телодвижений. Остальные же так и не смогли выбраться из-за стола, так как он не отпускал их.

Сестра обняла нас по очереди, а Боба только погладила по голове. Глаза ее просияли несказанной радостью. Меня даже уколола легкая зависть, чему я тоже слегка удивился. Мы впятером покинули трапезный зал.

– Сестра, объясни, что тут происходит? – попросил Борода.

– Сестра, объясни малышу, что месяц не было жратвы, а потом жратву привезли и пойла к ней, хоть залейся, – сказал Боб.

– Ты прав, – вздохнула Сестра. И снова сияющий взгляд. Или мне показалось?

– А ребенок?

– Нет ребенка.

Некоторое время шли в тягостном молчании.

– Уж лучше голодать, чем что попало есть, – сказал Рассказчик.

– Поглядела бы я на тебя! – сорвалась Сестра и заплакала.

– Да нет, я что, я ничего. Прости, ради бога. Это Омар Хайам, – ретировался Рассказчик. – Слова нельзя сказать. Все, замолкаю. Пардоньте.

– У тебя дети есть? – спросил я Рассказчика.

Тот помрачнел и ответил:

– Entia non sunt multiplicanda praeter necessitatem. Так говорили древние. Сущность не умножается без необходимости.

– Ой, Рыцарь ты мой, Рыцарь! В каких краях был, кого защищал? – с надрывом спросила вдруг Сестра. Мне показалось, что я участвую в какой-то пошленькой пьеске с адюльтером и душераздирающими воплями. Как-то не вязался тон ее восклицания и смысл его со всем, что она пережила за это время без нас. Хотя – сколько прошло тут времени, кто его замечал, кто его отмерял?.. Мы остановились и сели передохнуть на какие-то ящики. Сестра двигалась с трудом.

– Как это все далеко! – пробормотал Рассказчик. – Как далеко!

– Не вытерпел. Что, баню в Галерах вспомнил? – спросил Боб.

– Да иди ты сам в баню! Кто про что, а вшивые про баню. Сдалась мне твоя баня. Ты про баню лучше жене своей расскажи. Кстати, Сестра, где она, жена его, а то Боб достал нас в пути, где да где его ненаглядная, а сейчас спросить стесняется.

Сестра пожала плечами.

– Да тут где-то. Где ей быть? Жены, они всегда под боком.

– Рассказ один вспомнил, – продолжил Рассказчик. На него опять нашел сказительный зуд с непременным атрибутом морализирования. – Маленький такой японский рассказик, миниатюрный и прелестный, как все японское.

– Кончается харакири, – предположил я.

– А что, у этого писателя даже о харакири написано совершенно изумительно. Я имею в виду Акутагаву. А вот Мисима, например, так даже сам наглядно показал, как надо всем писателям ставить точку.

– Ну, знаю, – сказал Боб.

– Это хорошо, – спокойно посмотрел на взъерошенного Боба Рассказчик. Когда он начинал о чем-либо рассказывать, он становился бесстрастным, как книга. – Это хорошо, что ты знаешь. Ты обогнал Сократа, вон Рыцарь не даст соврать. И рассказ-то ни о чем, особенно если его пересадить на нашу почву. Да он и не примется у нас. У нас буйным цветом всходят хлопчатник да кукуруза, а в их зарослях резвятся проститутки, дебилы и партноменклатура. А орошается все это слезами и соплями народа. Честное слово, хочу рассказать, а боюсь, не поймете.

– Не боись, – сказал Боб. – Акутагаву поймем.

Я вспомнил, что Борхес не дерзнул пересказывать Данте своими словами. Рассказчик взглянул на меня и сказал:

233