Мурлов, или Преодоление отсутствия - Страница 238

238

Тот грохнулся замертво, а Пью с диким хохотом упал на стол, за которым сидел с дружками пьяный ухажер Сестры и уговаривал очередную банку сивухи, почесывая волосатую грудь.

– Гвазава! – взвыл Пью. – Вот ты где! Ты что мне всучил в прошлый раз?!

– Смотри, – Рассказчик кивнул на хорошенькую, явно не из этих мест, женщину. Публика расступалась перед ней, пялила глаза. Красавица, как одинокая волна, шла по серому залу, и видно было, что у всех душа, как пена, поднимается к горлу. Лицо она прикрывала платком. Услышав вопль «Гвазава!», она вздрогнула и подошла к столу, за которым волосатый пьяница отбивался от настырного Пью. Она похлопала Пью по плечу. Тот обернулся, поклонился даме и исчез. Бывший ухажер Сестры взял женщину за плечи и захохотал: «Ты! Ты!» Красавица опустила руку с платком. В носу у нее, как у туземки, висело большое золотое кольцо.

– Далеко же ее занесло в раскаяниях, – пробормотал Рассказчик. – Не узнаешь? Это Елена, жена Хенкина.

К нам подошла большая группа женщин, состоящая из одних близняшек. Они так и шли парами, рука об руку.

– А это еще что за «ручеек»? – встрепенулся Боб. – Сыграть, что ли?

Они подошли к Бороде и выстроились перед ним. Я насчитал семнадцать пар.

– Где он? – спросили первые две, с луками за спиной и полупустыми колчанами.

– Кто?

– Брательник твой? Ему одного раза мало было, так он нас два раза отправил на тот свет, да еще так зверски. Где он?

– Да откуда же я знаю? – ответил Борода. – Я ему не пастух.

– Понял теперь, – спросил Рассказчик, – почему он не пошел с нами? Ему там спокойнее будет. Представляешь, если сюда явятся утопленники из аномальной зоны, в шкурах и с поднятыми руками? Сотни тысяч утопленников.

– А где тут Боб? – к нам подковыляла не иначе как сама королевна бомжей, принцесса сточных ям и помойных акваторий. Вид у нее был, если сказать жуткий – ничего не сказать. В жилистой черной руке она цепко держала клюку. Не менее цепкие глаза, казалось, видели одинокие крошки и семечки в карманах достойных граждан. Несло от принцессы, как от студенческой столовой.

– Ну, я Боб, – представился Боб. – Чего изволите, мадам?

– Поклон принесла издалека…

Боб учтиво поклонился, воротя нос в сторону.

– Из старинной богатой Фландрии. От прелестной девочки Жанны и старого шарманщика Карло, у которого я проторчала в жопе триста пятьдесят лет. А дай-ка я тебя поцелую! – и она вцепилась в Боба. – Давно не целовалась ни с кем!

Боб отшатнулся, едва успев молвить:

– Я не достоин такой высокой чести, сударыня! – однако тут же был крепко схвачен за руки двумя дюжими мужиками.

– Достоин, достоин! – ласково сказали они. – Дал нам один глаз на двоих, поманил бабами, завел в лес, лишил там одноглазого царя последнего глаза (царского!) и бросил, сукин сын, на произвол судьбы! Сколько лет искали то бабу, то Боба. Целуй, фея, целуй! Крепко целуй. Взасос.

Фея, вцепившись в Боба и прицелившись к его губам, с некоторой обидой произнесла:

– И это за всю мою доброту!..

– Сколько тебе говорить, – рассердились мужики, – не делай людям добра! Целуй, не рассусоливай!

– Ты не боишься, Рассказчик, что и к тебе нагрянет такая же орава и начнет целовать взасос?

– Не боюсь. Бояться надо тем, кто всю жизнь лузгал семечки, пока не пролузгал всю свою жизнь. А я, увы, только пересказчик чьих-то творений или действительных событий. Это вот такие творцы усатые необдуманно плодят детей, а потом бросают их, безусых, на произвол судьбы, да и сама жизнь плодит, а нам, тварям, увы, не дано! Мы побираемся крохами с их стола!

– Не юродствуй.

– С меня спрос, как с зеркала. Разбить, конечно, можно, предварительно глянув в меня лишний раз и смахнув пыль. Но чтобы учинять с меня спрос – увольте! К тому же, я никого, кажется, не убил, даже в мыслях. Это вот с тех, кто боевики ставит, с тех по большому счету спросится. Кстати, это «Малая Площадь Воздаяния», а есть еще и «Большая…» Туда не пойдем, вот там с них и спросят. Это как Большие и Малые Лужники, и нужники, соответственно, при них.

– Сдрейфил, однако. Побледнел, как венецианское зеркало. В Лужники не побежишь, в Большие? Ну, да ладно. Оставим мертвых мертвым. Что же тогда было с Данте?

– Да ничего не было. Он же не выдумал ничего. Это был всего-навсего гениальный, но репортаж. Как у папы Хэма, мама миа, из Испании. Он, правда, описал не этот угол, а тот, куда его затащил Вергилий. Просто Вергилию самому не хотелось тут встречаться кое с кем, вот он и повел Данте через парадный подъезд. А чаще сюда приходят черным ходом. Да ты не бойся: ни Гектор, ни Патрокл, ни двенадцать троянских юношей не будут доставать тебя здесь, они уже достали Гомера. Правда, пощадили слепого старика. На первый раз. За правду. Надо ослепнуть, чтобы лучше видеть ее.

– Боб! – воскликнул Борода, уславший девичий «ручеек» куда-то вдаль. – А ведь один из этих мужиков был Гомер, а второй – Кутузов!

– Где же тогда Сократ, Рассказчик? – спросил я. – Или Саня Баландин? У меня уже в голове мутится. Где я был? Там и не ад, и не чистилище, и не рай, насколько я смог разобраться. Так что же там? Или в самом деле Афины?

– Они там, куда и нам дай Бог попасть с тобой, – вздохнул Рассказчик. – И не так важно, Сократ то был или Баландин. Важно, что ты спас их, а тем самым спас и себя. Они продолжают жить, независимо от причитающегося им воздаяния, кары или вознаграждения. Это не важно для них. Они живут чем-то более высоким, чем другие. Вон, поинтересуйся у Бороды, чем живут художники, которые всю жизнь расписывают храмы? (Борода буркнул что-то крайне неприличное). Я сам-то только-только стал понимать это. Вот ты ценой своей жизни спас кого-то из них, тем самым спас и себя. А где те, кто был с тобой на галере, кто так яростно бился всю жизнь только за собственную жизнь? Кстати, скоро ты их увидишь.

238